ГУЛЬ Роман Борисович

(8.1.1896, Киев — 30.1.1986, Нью-Йорк) — писатель, литературный критик. По отцу — потомок обрусевших шведов, мать — из старинного дворянского рода. Отец Гуля, которого он рано потерял, был присяжным поверенным, богатым помещиком. Детство и юность Гуль прошли в Пензе и в поместье отца.

В 1914 поступил на юридический факультет Московского университета, но через два года был мобилизован. Весной 1917 окончил офицерскую школу в Москве и отправлен на фронт, где его застала Октябрьская революция. В декабре возвратился к матери в Пензу; в бесчинствах толпы на улицах города увидел “страсть всеразрушения, всеистребления и дикой ненависти к закону, порядку, праву, покою, обычаю, ...именно тот всенародный бунт, о котором Пушкин писал “бессмысленный и беспощадный”. Вместе с братом Сергеем вступил в Добровольческую армию, участвовал в “Ледяном походе” генерала Корнилова, был легко ранен. В Киеве братья были мобилизованы в армию гетмана Скоропадского и после захвата Киева Петлюрой оказались военнопленными; в начале 1919 вывезены немецким военным командованием в Германию, жили в лагерях для “перемещенных лиц”. Войти в офицерские части, формировавшиеся в помощь белой армии, Гуль отказался: “Я почувствовал, что убить русского человека мне трудно”. Работал у торговца лесом дровосеком, обдирщиком коры. С 1920 жил в Берлине, куда приехали из Советской России его мать и невеста, Ольга Андреевна Новохатская, с которой Гуль обвенчался в 1927. Сотрудничал в газетах и журналах “Жизнь”, “Время”, “Русский эмигрант”, “Голос России”. Примкнул к “сменовеховцам”, но вскоре отошел от них, навсегда оставшись непримиримым в отношении “полулюдей”, как называл он правителей СССР: “Их жизнью была исключительно партия. В партии интриги, склоки, борьба, но главное — власть, власть, власть, власть над людьми”. “Чувство небывалого отвращения ко всей этой всероссийской революции” определило выбор Гуль эмигрантской судьбы: “Родина без свободы для меня не родина, а свобода без родины хоть и очень тяжела, но все-таки остается свободой”. Прожив в эмиграции 68 лет, Гуль не утратил духовной связи с Россией: “Хотим мы этого или не хотим, ...мы ведь работаем, пишем, сочиняем только для нее, для России...”. В 1933 Гуль был заключен нацистами в концлагерь; в сентябре, после освобождения, эмигрировал в Париж; в 1937 выпустил книгу “Ораниенбург. Что я видел в гитлеровском концентрационном лагере”. В 1936-37 работал в Лондоне как киносценарист. Во время оккупации Парижа бежал на юг Франции (Лотэ-Гаронн); жил на ферме близ Нерака, работал на стекольном заводе, затем крестьянином-испольщиком. В 1945 вернулся в Париж, создал группу “Русское народное движение”, издавал газету “Народная правда” (1948-52, Париж, Нью-Йорк), имея целью помощь соотечественникам, оказавшимся после 2-й мировой войны на Западе. В 1952 переехал в Нью-Йорк.

Литературное имя Гуль принес роман “Ледяной поход” (Берлин, 1921; М. 1990), замеченный в эмигрантской среде и в Советской России, заслуживший похвалу М.Горького. З.Гржебин рассказал Гуль, что видел его роман на столе у Ленина. Книга звучала как протест против гражданской войны с ее развращающей жестокостью братоубийства. Ту же тему Гуль развил в “художественной биографии” “Конь рыжий”, о которой И.Бунин писал автору: “Все еще вспоминаю порой Ваш роман — столько в нем совершенно прекрасных страниц!” (в то же время укоряя Гуль “за вздохи о “братоубийственной войне”).

Собственный опыт и рассказы других эмигрантов стали основой книг Гуль “Жизнь на фукса” (М.-Пг., 1923), “В рассеянии сущие” (Берлин, 1923) и “Белые по Черному”. Интерес Гуль к ярким историческим личностям проявился в романе “Генерал БО” (Берлин, 1929, в последующ, изд. — “Азеф”); переведенный на 9 языков, включая японский, он привлек внимание А.Мальро и А.Камю. Центральные фигуры романа “Скиф” (Берлин, 1931) — М.Бакунин и Николай 1 (в 1974 пере-изд. в Нью-Йорке под назв. “Бакунин”). В 1922 в Берлине вышла книга “Тухачевский, Красный маршал” — один из лучших психологических этюдов Г. Продолжая анализировать обстоятельства и свойства характеров, которые вынесли будущих советских полководцев на руководящие посты, помогли им увлечь крестьянскую Россию и разгромить белых генералов, издал в 1933 книгу “Красные маршалы. Ворошилов, Буденный, Блюхер, Котовский” (пере-изд. М„ 1990). История коммунистического террора воссоздана в книге “Дзержинский (Менжинский, Петерс, Лацис, Ягода)”. Цель террора Гуль видел в уничтожении свободомыслия — почвы, на которой только может существовать культура: “В СССР у населения навеки разрушена память о прошлой России, отняты мысль, слово, и духовно советское население омертвело: мертвые молчат, и живые молчат, как мертвые”; эмиграция, по мнению Гуль, стала хранительницей русских культурных традиций, значительно обогатив и европейскую культуру. В 1978 Гуль начал публиковать в “Новом журнале” трехтомный труд “Я унес Россию. Апология эмиграции” (полностью — в нью-йоркском изд-ве “Мост”; т.1 — “Россия в Германии”, 1984; т. 2. — “Россия во Франции”, 1984; >т.З— “Россия в Америке”, 1989), по замыслу Гуль, “некий справочник по истории Зарубежной России”, хотя и носящий субъективный характер. Гуль дает пестрый и увлекательный сплав явлений, составляющих жизнь русской эмиграции, характеризует общественные и философские течения и объединения (масонство, “сменовеховство”, евразийство и др.), рассказывает о деятельности русских издательств, о судьбе архивов, включает в повествование психологические и сатирические портреты известных и безвестных деятелей. Критики признали трилогию “огромной и ценнейшей” работой.

Критические работы Г. вошли в сборники “Одвуконь: Советская и эмигрантская литература” (Нью-Йорк, 1973) и “Одвуконь 2: Статьи” (Нью-Йорк, 1982). Объясняя название, Г. писал, что на долю эмигрантской литературы выпала роль “запасного коня”, “но когда-нибудь настанет день — и непременно настанет — когда вся полувековая халтура “инженеров человеческих душ” отомрет, а творчество советских писателей, кто несмотря ни на что оставался духовно свободным, сольется с творчеством русских свободных писателей-эмигрантов”. В работах Гуль оба эти русла уже слиты. Ценностные критерии он находил в традициях русской классической литературы. Увлекающийся и увлекающий читателя критик, Г. тонко чувствовал оттенки, тона и полутона писательской манеры; художественным образам он давал проникновенное и часто необычное толкование. Б.Пастернак, прочитав статью Гуль о романе “Доктор Живаго” (1958), просил передать автору, что “она превосходит своей красотой и глубиной все, на что я надеялся и что заслужил”. “Преувеличенность, баснословность рисунка — законные черты в изобразительном даре Цветаевой, — писал Гуль о ее прозе. — Они естественно рождены как из ее общего мироощущения, так и из исповедания ею некой заповеди мифотворчества. А так как искусство и жизнь были Цветаевой неразрывно слиты (она знала только “правду всего существа”), то и мифотворчество становилось не только литературным приемом, но приемом видения мира”. Рассматривая русскую литературу в контексте мирового литературного процесса, Гуль утверждал, что Экзистенциализм Г.Иванова “много старше сен-жерменовского экзистенциализма Сартра и “уходит корнями... в граниты имперского Петербурга”. По поводу “Реквиема” А.Ахматовой писал, что в приложении к ней “эпитет большого русского поэта (и в наши дни единственного большого) совершенно естественен”. В А.Солженицыне видел “исключительное явление”: “Россия Солженицына это больше, чем государство, чем страна, нет, это некая русскость, разлитая в мире, в ее лучшем и духовном чувствовании”. Высоко ценил романы В.Дудинцева, поэзию Б.Окуджавы. Деятельность редактора Гуль начал в Берлине в 1920 в журнале “Жизнь” по приглашению В.Станкевича, затем работал в “Новой русской книге” вместе с А.Ященко (1922-24). В 1952 начал сотрудничать в “Новом журнале” (Нью-Йорк), с 1959 его главный редактор, стремился, чтобы журнал был бы своего рода “магнитофонной лентой”, на которой записаны для будущего голоса русских писателей, выдающихся мыслителей, ученых, общественных и религиозных деятелей. Посмертно в “Новом журнале” (1986, № 164) опубликованы мемуары “Моя биография”.