(7.9.1884, с, Винниково, Курской губ, — 21.9.1941, Ренн, Франция) — певица (меццо-сопрано), исполнительница народных песен. Отец — отбывший службу солдат, Надежда — пятый ребенок в трудолюбивой, богобоязненной крестьянской семье. Через всю жизнь Дёжка, так звали ее в детстве, пронесла воспоминания о деревенских буднях и праздниках, о хороводах, гуляньях, обрядах. Выплакав у родителей разрешение учиться, закончила три класса церковно-приходской школы. В 14 лет была отдана в монастырь в качестве прислужницы, после испытательного срока и денежного взноса ей предстояло пострижение в монахини. Свободолюбивая и своенравная, девочка не ужилась в монастыре. Посланная по делам в Курск, сбежала, прельстившись стоявшим на площади балаганом. Уже примеряла “роскошное” голубое платье в блестках, тренировалась в хождении по канату, но... после недолгих поисков ее нашли и со скандалом водворили в семью, Отправили к старшей сестре в Киев, где она оказалась в хоре Л.Липкина, который выступал в летних садах и кафешантанах юга России, Своей первой “учительницей” называла солистку хора А.Липкину, исполнявшую народные песни. Начала понемногу солировать сама, но хор вскоре распался. Поступила в польскую балетную труппу Штейна, где познакомилась и вышла замуж за бывшего танцора Варшавского казенного театра Эдмунда Плевицкого (1902).

Попав в водоворот гражданской войны, Плевицкая, далекая от политики, оказывалась то по одну, то по другую, линию фронта. В 1918 пела в революционном Курске, в Одессе в одном концерте с другой звездой эстрады — И.Кремер, впоследствии тоже эмигранткой. Вместе с мужем, офицером Э.Левицким — командиром взвода Красной армии — Плевицкая была взята в плен частями деникинской армии (1919). Левицкий, мгновенно переметнувшийся к деникинцам, вскоре бросил жену на произвол судьбы. Вместе с офицерами деникинской армии Плевицкая отплыла в Турцию, жила в Галлиполийском лагере, давала концерты. Здесь произошло ее обручение с молодым генералом Н.Скоблиным. В 1922 молодожены обосновались в Париже, купили небольшой дом в предместье. Плевицкая много гастролировала, пела в Берлине, Белграде, Софии, Бухаресте. В 1926 состоялись триумфальные гастроли в США, собравшие весь “русский Нью-Йорк”. Плевицкая позировала С.Коненкову, который лепил ее бюст. Пением Плевицкой восторгался С.Рахманинов, с аккомпанементом которого записана на пластинку русская народная песня в исполнении Плевицкой. “Белолицы, румяницы вы мои...”

В эмиграции Плевицкая выходила на эстраду только в русском национальном костюме. Выступление заканчивала обычно песней “Занесло тебя снегом, Россия”, неизменно вызывавшей слезы у слушателей. Выросшая на русской почве (“курский соловей”), она остро тосковала по России. Тоска звучала в ее песнях — “чарующих, русских, черноземных”, французского языка она так и не освоила, круг знакомых был довольно узким — в основном русская военная диаспора. В Париже пела в ресторане “Большой Московский Эрмитаж”, разрисованном боярами и тройками, с русской кухней. Здесь выступали А.Вертинский, Ю.Морфесси, иногда хор цыган, играли оркестры, в том числе оркестр балалаечников. Среди посетителей, кроме русской эмиграции, богатые американцы и др. иностранцы, которых манила русская “экзотика”. Вертинский вспоминал, что Плевицкую привозил на автомобиле “скромный и даже застенчивый” генерал Скоблин, выглядевший “забытым мужем у такой энергичной и волевой женщины”. Ничто не предвещало трагедии, разразившейся осенью 1937. Одновременно с исчезнувшим руководителем Русского общевоинского союза (РОВС) генералом Е.Миллером, заменившим на этом посту похищенного в 1931 генерала А.Кутепова, пропал Скоблин. Было неопровержимо доказано, что именно он организовал похищение Миллера по заданию советской разведки. Скоблину удалось скрыться. Он навсегда исчез из жизни Плевицкой, привлеченной к делу сначала в качестве свидетельницы, а вскоре как соучастницы. На суде, все детали которого подробно обсуждались в прессе, Плевицкая упорно отрицала свою вину, всячески выгораживала мужа. Суд приговорил 53-летнюю певицу к 15 годам каторжной тюрьмы, где она скончалась в одиночестве, забвении, нищете после 4 лет заключения. В Колумбийском университете Нью-Йорка хранятся 6 толстых тетрадей, исписанных крупным угловатым почерком, чернилами и карандашом, — тюремный дневник Плевицкой, в котором она продолжала утверждать о своей невиновности. Созналась лишь перед смертью священнику на исповеди и не оставившему ее адвокату. Уже в ходе судебного процесса восхищение, почитание сменились ненавистью к “убежденной большевичке”, но Плевицкая никогда таковой не была. Скорее всего, ее поступками руководило отсутствие каких-либо убеждений, самоотверженная любовь к мужу, а также “звездное” пристрастие к безбедному существованию (на суде было доказано, что ее расходы более чем в 10 раз превышали гонорары).

Плевицкая не была красива — яркие черные глаза выделялись на деревенском широкоскулом лице с большим ртом и слегка вздернутым носом. Внешность служила объектом для карикатуристов, высмеивавших “фабрично-кухарочную певицу”. Музыкальные критики указывали на слабые вокальные данные, отсутствие “школы”, музыкального образования, неразвитый вкус. Но все это не помешало Плевицкой, выросшей в русском кафешантане, стать кумиром не только самой широкой публики, но и элитарных, высокообразованных кругов. “По мне ...не считайте Плевицкую певицей, отрицайте у нее голос — не все ли равно? Дело в том, что она чарующе прекрасно сказывает народные песни и былины... и я вижу, чувствую “калужскую дорогу” с разбойничками, и словно обоняю братину зелена вина, которую пьет-не-перепьет ухарь-купец. Песни Плевицкой. для национального самосознания и чувства дают в тысячу раз больше, чем все гунявые голоса гунявых националистов, взятых вместе”, — писал театральный критик А.Кугель. При всем художественном несовершенстве многих песен, отмеченных примитивностью напевов, сентиментальностью, слезливостью текстов, стихийный дар Плевицкой окрашивал их подлинным, глубоким драматизмом. С годами она научилась владеть своим небольшим от природы голосом, гибким и сочным меццо-сопрано, передавать им сотни оттенков и настроений. Задушевный полушепот переходил в удалые деревенские выкрики (почти “белый звук”), мягкие приглушенные тембры сменялись драматически обостренными, резкими. Присущее Плевицкой мастерство речитатива, насыщенного правдой чувств, сравнивали с шаляпинским. При этом естественность “сказа”, декламационность, драматизм общего рисунка органически сочетались с музыкальной напевностью, свойственной устной деревенской традиции. Романтические баллады, раздольные русские песни, сентиментальные городские шлягеры переплавлялись в недрах ее души и таланта, создавая “иллюзию русской силы, русского простора, русской хватки и порой — скорби, что в ней лучше всего”. Покоряла (а в эмиграции особенно) ее великолепная русская речь, особый южнорусский, звонкий говор, Выразительные руки, запечатленные в скульптуре Коненкова, дополняли впечатление. Пальцы, как-то по-особому сцепленные, страдали, шутили, смеялись. Умела быть вовремя неподвижной, вовремя двинуться с чисто русской степенностью и природным изяществом.

Репертуар Плевицкой, широкий и разнообразный, представлен в различных нотных изданиях. Более 60 песен записаны на пластинки. Среди них песни эпического склада — “Есть на Волге утес”, “Славное море, священный Байкал”, “Дубинушка”, “Из-за острова на стрежень”; исторические повествования — “Варяг”, “Среди лесов дремучих”; песни народной печали — “Умер, бедняга, в больнице военной”, “Когда на Сибири займется заря...”, “Мучит, терзает головушку бедную...”; “городские” песни малоизвестных композиторов — В.Бакалейникова, своего аккомпаниатора А.Заремы (его песня “Шумел, звенел пожар московский” десятилетиями сохранялась в репертуаре П.). Исполняла она и песни веселые, танцевальные, удалые — “Калинка”, “Всю-то я вселенную проехал”, “Ах, ты сад, виноград...”, “Во селе Покровском” и др. В первые годы концертирования продолжала исполнять модные цыганские песни — “Ну, быстрей летите, кони..,”, “Пожалей ты меня, дорогая...” и др. Были в репертуаре и песни ее собственного сочинения (“О, Русь!”, “Золотым кольцом сковали...” и др.) — нехитрые стихи неизвестных авторов положены Плевицкой на собственный простой напев. Репертуар певицы вызывал споры. Этнографы, фольклористы обвиняли ее в спекуляции на фольклоре, отрицали народность ряда ее песен. Прислушиваясь к критике, Плевицкая с конца 1913 ввела в репертуар старинные хороводные, свадебные песни (“Во пиру была” и др.). И все-таки наибольший успех в ее исполнении имели мелодраматические баллады “лубочного” содержания: “Ухарь-купец”, “Стенька Разин и княжна” и им подобные.

В эмиграции пользовалась в основном проверенным, сложившимся в России, репертуаром. Стремилась строже подходить к своим песням, отказывалась от проходных, случайных типа “Маруся отравилась...”. “Чисто русский” репертуар был в особой цене, если учесть, что в парижском Эрмитаже рядом с ней выступали великолепный исполнитель цыганских песен, романсов Ю.Морфесси и изысканный А.Вертинский со своими драматическими аристками. Для многих Плевицкая была больше, чем артистка, она — “воспоминание о прекрасной сказке зеленых полей России”.

В эмиграции выпустила автобиографические книги: “Дёжкин карагод” (Берлин, 1925) и “Мой путь с песней” (Париж-Берлин, 1930).