Зарубежная Русская литература является частью русской литературы, без которой портрет, последней, не полон. Рассмотрение литературы русского Зарубежья не возможно без соотнесения с историей Советской литературы. Это понимали крупнейшие литературные критики в Зарубежье, постоянно обращаясь к произведениям советской литературы, рецензируя и по-своему оценивая их. Так, подробный анализ состояния советской литературы дал известный критик Зарубежья Ф.А.Степун в статье “Советская и эмигрантская литература 1920-х гг.”. В ней он подчеркивает, что лучшие произведения советской литературы, как и эмигрантской одинаково противоречат большевизму, у этих двух ветвей литературы единые корни – душа народа.

Другой литературный критик Зарубежья Г.Адамович, сравнивая советскую и эмигрантскую литературу, отмечал важное различие между ними: “В литературе, которая складывается сейчас в России идет тяжба человека с революцией. Личность страшится своего растворения в “коллективе” и пересматривает все то, что в ней накопилось веками, подбирая подлинно ценное от мнимо ценного... У литературы в эмиграции есть некий “аккумулятор”, заряженный в России и оттуда вывезенный. Он еще дает свет и тепло, и еще долго может давать их, но мощь его ограниченна… Литература опирается здесь не на Россию, а только на воспоминания о ней, - или на небольшое количество людей без почвы и быта”.

Полемизируя с ним, В.Ходасевич подчеркивал, что “национальность литературы создается ее языком и духом, а не территорией, на которой протекает ее жизнь, и не бытом в ней отраженным. .. Можно быть глубоко национальным писателем, оперируя сюжетами, взятыми из любого быта, из любой среды, протекающими среди любой природы… В частности, маленькие трагедии Пушкина суть величайшее воплощение русского гения, а, как нарочно ни в одной из них действие не происходит в России… История знает ряд случаев, когда именно в эмиграциях создавались произведения, не только прекрасные сами по себе, но и послужившие завязью для дальнейшего роста национальных культур”. Во истину, пророческие слова, с которыми нельзя не согласиться. Однако автор далее обвиняет старшее поколение писательской эмиграции в невнимании к молодежи, усматривая в этом одну из причин идейного краха эмигрантской литературы.

Революция вырвала из сердца России наиболее крупных писателей, обескровила, обеднила русскую интеллигенцию. Не порвав связи с традициями русской литературы, они были вынуждены порвать связи с Россией советской.

В начале 1920-х годов Русское Зарубежье захлестывает волна издательского предпринимательства. По местам выхода в свет эмигрантских изданий можно изучить географию расселения русских беженцев. Так, в 1924 г. вышло русских книг, журналов и сборников – 665. Из них : в Германии 337, в Чехословакии – 129, во Франции – 69, в Прибалтике – 61, на Балканах – 31, на Дальнем Востоке – 20, в Польше – 19, в Америке – 5. Стремились не отстать от книгоиздателей владельцы и редакторы газет и журналов. С 1918 по 1932 г. выходило 1005 русских эмигрантских изданий. По другим подсчетам, за 1919 - 1952 гг. увидело свет 1571 периодическое издание на русском языке. На их страницах были представлены все течения и оттенки русской эмигрантской литературы и политической мысли. Дон-Аминадо, с присущим ему юмором, так писал об этом издательском буме.
        “Все пишут, все печатаются, все издают. Графоманы, скифы, младороссы, скауты, калмыки, монархисты, волчата, Дети Лейтенанта Шмидта, суворинские сыновья, - валяй, кто хочешь на Сенькин широкий двор. Толчея, головокружение, полная свобода печати. “Наш путь”. “Наша заря”. “Наш значок”. “Стяг”, “Флаг”. “Знамя”. “Знаменосец”. “Вестник хуторян”. “Вестник союза русских дворян”. “Нация”. “Держава”. “Русский колокол”. “Русский витязь”. “Имперская мысль. “Эриванская летопись”. Орган калмыцкой группы Хальмак “КовЫль”. А о количестве “Огоньков” и говорить не приходится. И так, без перебоя, двадцать пять лет подряд, до “Советского патриота” включительно”.

Признанным центром русской литературы начала 1920–х гг. становится Берлин. Именно сюда стекается значительная часть литераторов, журналистов и издателей. Жизнь русской колонии была сосредоточена в западной части города, в районе Шарлоттенбург, который многие, по словам А.Белого, называли либо Петербург, либо Шарлоттенград.

В Шарлоттенграде действительно было царство русских: у них было здесь 20 книжных лавок, 6 банков, в разное время от 30 до 87 издательств, несколько русских школ и других учебных заведений, несчетное количество ресторанов и кафе, кроме того, по городу разъезжало около ста русских таксистов… Были и различные организации помощи беженцам, клубы и общества (политические и культурные), партии от эсеров до монархистов. Порой, русские шутили, услышав в Шарлоттенбурге немецкую речь: “Как? Немцы? Что им нужно в нашем городе?”.

Широкому распространению издательского дела в Берлине способствовало несколько факторов: 1) относительная дешевизна издательского дела в Германии в условиях инфляции; 2) скопление здесь большого количества русских издателей, готовых вложить свои деньги; 3) достаточно тесные контакты России с Германией после Рапальского договора, позволяющие вести диалог двух культур (сменовеховство).

В 1922 г. в Берлине насчитывается 48 русских издательств, которые выпускают 145 наименований журналов, газет и альманахов. Самыми крупными из них были издательства “Слово”, “Геликон”, “Скифы”, “Петрополис”, “Медный всадник”, “Мысль”, “Знание”, “Эпоха”, “Беседа” и другие. Крупнейшими издателями были З.И.Гржебин, И.В.Гессен, О.В.Дьякова, И.П.Ладыжников, С.Я.Эфрон. В основном Берлинские издательства выпускали книги гуманитарного характера (детская и художественная литература, мемуары, учебники, произведения философов, литературоведов, искусствоведов). Возникла парадоксальная ситуация, когда в Берлине литературы на русском языке выходило больше, чем на немецком.

Крупнейшие Берлинские издательства ориентировались вначале на возможный русский рынок. Это связано с надеждами на примирение с Россией: в это время в эмиграции начинают распространяться идеи сменовеховства. О причинах возникновения этого течения, его целях и задачах необходим отдельный разговор, предмет которого находится за рамками данного спецкурса. Однако, заметим, что одной из причин появления сменовеховства, пусть не самой важной, является ностальгия эмигрантов по родине. Эмигранты в начале не улавливали нюансов НЭПа. Между советской Россией и эмиграцией в Германии в середине 20-х годов не было “железного занавеса”. То, что появлялось в эмигрантских изданиях, вскоре попадало на страницы советской прессы. Мы знаем также о существовании совместных издательств. На многих книгах, вышедших в первой половине 1920-х годов место издания часто формулировалось как “Берлин-Москва”, “Петроград-Берлин”. Г.П.Струве в своей книге “русская литература в изгнании” так объяснял эту ситуацию: “Эта кажущаяся сейчас странной рядовому зарубежнику обстановка советско-эмигрантского сожительства и общения отчасти объясняется тем, что в советской России в это время еще существовала относительная свобода мыслей и печати … Отчасти тем, что многие писатели, как из того, так и из другого лагеря, в это время окончательно еще не самоопределились, а отчасти, наконец, тем, что советская власть, думавшая извлечь свои выгоды из сменовеховства и разложенитя эмиграции, на такое общение смотрело сквозь пальцы, если даже ему не потворствовало”. Для отдельных писателей создавался режим наибольшего благоприятствования (евразийцы, сменовеховцы). Оно заключалось в свободном издании их книг в СССР, беспрепятственном пропуске через границу из сочинений, в разрешении публиковаться в советских газетах и журналах. Но и в среде эмиграции идея “наведения мостов” имела большую популярность.

Около двух лет просуществовал в Берлине русский “Дом искусств”; за этот короткий срок в нем было проведено 60 различных выставок и концертов, выступали русские и немецкие знаменитости, в основном из литературных кругов (Т.Манн, В.Маяковский, Б.Пастернак и др.).

Однако, к середине 1920-х годов в СССР начинает формироваться жесткая цензурная политика, о чем свидетельствуют многие цензурные документы Главлита, созданного в 1922 г. 12 июля 1923 г. был разослан специальный циркуляр Главлита: “К ввозу в СССР не допускаются: 1) все произведения, носящие определенно враждебный характер советской власти и коммунизму; 2) проводящие чуждую и враждебную пролетариату идеологию; 3) литература, враждебная марксизму; 4) книги идеалистического направления; 5) детская литература, содержащая элементы буржуазной морали с восхвалением старых бытовых условий; 6) произведения авторов-контрреволюционеров; 7) произведения писателей, погибших в борьбе с советской властью; 8) русская литература, выпущенная религиозными обществами не зависимо от содержания”. То есть статьи этого циркуляра были сформулированы так широко, что давали чиновнику большой простор для домыслов, особенно 1, 2 и 4 статьи.

Трагично этот Указ отразился на судьбе известного издателя З.И.Гржебина, который еще ранее по протекции М.Горького заключил договор с советском торгпредством в Берлине об издании для СССР большой партии учебников и произведений классиков, вложив в это все свое состояние. После запрещения ввоза книг он оказался полностью разоренным. З.И.Гржебин умер в 1929 г. от сердечного приступа, оставив семью “в отчаянном положении”. Некоторые мемуаристы отмечают связь с этим эпизодом А.М.Горького, М.Андреевой, работавшей в то время в советском торгпредстве в Берлине, и секретаря А.М.Горького П.П.Крючкова. Такая же участь постигла и издательство “Петрополис”.

Развитию высокого уровня русского книгоиздательства способствовала деятельность, созданного в Берлине, “Общества ревнителей русской книги”, считавшего целью объединение любителей русского книжного искусства и содействие последнему путем проведения выставок, конкурсов, организацию докладов и выпуска специальных изданий.

Однако с конца 1920-х гг. издательский бум заканчивается. Это пагубно сказывается на состоянии эмигрантской литературы. Она начинает терять своего читателя. М.А.Осоргин в 1934 г. с горечью писал, что “тираж зарубежной книги (романа) редко превышал 1000 экземпляров, тогда как по официальным справкам в одном Париже насчитывается сейчас до двадцати тысяч состоятельных и даже богатых русских. В данное время тираж упал до средней в 300 экземпляров; иными словами – издание книги не окупается, так как типографский расход покрывается только 400-450 экземплярами. Книги еще выходят; но издаются они целиком или в части на средства писателя, в чистый ему убыток. Только двоих-троих авторов издатели еще печатают на свой риск; этот риск совсем исчезает, если в книге есть явный или замаскированный “идеей” элемент порнографии: тогда ее тираж обеспечен…”. М.А.Осоргин пишет далее о непомерной дороговизне русской зарубежной книги. Книга в 10-12 печатных листов (160-192 страницы) стоила от 15 до 25 франков, при том, что обходилась она издателю в 4 франка экземпляр, т.е. книги продавались в 4-6 раз выше себестоимости. Он видит, таким образом, главную причину гибели зарубежной книги в недоступности ее для широких кругов эмигрантов. Представление о стоимости русских зарубежных книг можно получить из рекламных листков книжных магазинов и складов того времени.

Правда, при этом М.А.Осоргин констатирует увеличение количества русских библиотек в Париже, успех которым обеспечивала доставка книг на дом читателям. “Даже Тургеневской библиотеке (в Париже – В.В.), фундаментальной и стоящей вне конкурса по количеству книг (около 60 тыс.), придется, вероятно применить отчасти тот же метод, так как она, как это ни странно, начинает страдать от конкуренции крошечных, летучих библиотек, обслуживающих неприхотливого потребителя. Так как эти библиотеки не могут приобретать достаточного количества книг дорогих, поставляют же они почти исключительно беллетристику, то мы вступили в период процветания книги макулатурной, преимущественно рижского издания, дешево изданных (в Латвии не действует Конвенция) и ходких переводных романов ужасного стиля и издания. Размножение библиотек содействует, конечно, падению книжных тиражей. Вместо того чтобы покупать книгу за 20 франков, читатель получает и ее, и несколько других за 10 франков в месяц, не выходя из дому!” Г.П.Струве в приложении к книге “Русская литература в изгнании” дает полный перечень выходивших в эмиграции альманахов и сборников, журналов, газет который содержит 191 наименование. Приводя его полностью, остановимся на некоторых из них.

Альманахи и сборники    Газеты    Журналы

Первым литературным журналом в Зарубежье стал журнал “Грядущая Россия”, два номера которой вышло в Париже в 1920 г. Журнал редактировался М.А.Алдановым, А.Н.Толстым, Н.В.Чайковским, В.А.Анри. Издание планировалось по типу классического “толстого” ежемесячника. В нем начал печатать свой большой роман “Хождение по мукам” А.Н.Толстой. В первом номере печатались отрывки из нового романа М.А.Алданова, стихи В.В.Набокова (еще без псевдонима В.Сирин, которым писатель пользовался впоследствии). Здесь же печатались Н.Тэффи, Н.Минский, М.О.Цетлин и другие, воспоминания доживающего свой долгий век в Швейцарии П.Д.Боборыкина (1836-1921), под заглавием “От Герцена до Толстого”.

Журнал просуществовал недолго, причиной тому была банальная нехватка средств, с которой столкнулось большинство эмигрантских журналов.

Долгожителем можно считать журнал “Современные записки”, который издавался в Париже с 1920 по 1939 гг. За это время вышло 70 томов, объемом по 400 и даже 500 страниц. Этот толстый журнал вначале задумывался как партийный орган эсеров, но вскоре он становится надпартийным. В редакционной статье, напечатанной в №1 (ноябрь 1920 г.) политическая программа редакции формулировалась как “программа демократического обновления, со ссылкой на февральскую революцию 1917 г. и категорического отвержения революции октябрьской”. Далее говорилось, что “Современные записки” посвящены, прежде всего, интересам русской культуры, ибо “в самой России свободному независимому слову нет места, а здесь на чужбине сосредоточенно большое количество культурных сил, насильственно оторванных от своего народа, от действительного служения ему”.

Дон-Аминадо очень образно охарактеризовал в своих воспоминаниях создателей этого журнала: “В деле издания “Современных Записок” героями труда были четверо могикан, четверо последних римлян: Н.Д.Авксентьев, И.И.Бунаков, М.В.Вишняк, В.В.Руднев. Воображаемые их портреты должны были бы написать художники различных школ. Николая Дмитриевича Авксентьева – Васнецов. Илью Бунакова – Рерих, Вадима Викторовича Руднева – Врубель. А что качается единственного оставшегося в живых Вишняка, то ему вместо портрета я всегда предлагал нашумевшего во времена она Винниченко. И не столько самого писателя, сколько название его романа: “Честность с собой”. Ибо никакая иная формула не могла бы со столь поразительной краткостью выразить Вишняковскую сущность. – Честность с собой - честность с другими. Все четыре редактора вышли из одной и той же школы старого русского идеализма, все принадлежали к одному и тому же Ордену Интеллигенции, но характеры и темпераменты были разные, и соединявшая их крепкая и до гробовой доски нерушимая дружба основана была не на взаимной гармонии мыслей и согласованности идей, а на вечных спорах, схватках и противоречиях ...” Выходил он по 3-4 раза в год. Придерживаясь традиций “толстого” ежемесячника, журнал ставил своей задачей объединение лучших сил Русского Зарубежья.

В журнале часто печатались произведения З.Н.Гиппиус, Д.С.Мережковского, Н.А.Бердяева, И.А.Бунина, Вяч. Иванова, С.Булгакова, В.А.Маклакова. За первые пять лет (№№ с 1 по 26) в “Современных записках” появились почти все, сколько-нибудь известные из проживающих за границей дореволюционных русских писателей и поэтов. Молодежь в первых 26 книгах почти отсутствовала. Кроме литературных произведений журнал печатал многочисленные философские, научные и публицистические статьи. Впоследствии, в связи с финансовыми трудностями, с середины 1930-х годов стало сокращаться количество книжек, но по-прежнему качество их оставалось довольно высоким. Это стало возможным благодаря вхождению в редакторский коллектив таких талантливых литераторов как Г.В.Адамович, В.В.Вейдм, Г.П.Федотов, Г.В.Флоровский, В.В.Зеньковский, Н.К.Кульман и другие.

После закрытия в 1932 г. “Воли России”, “Современные записки” остаются единственным толстым литературно-политическим журналом старого типа в Зарубежье. И только к концу 1930-х гг. появляется второй толстый журнал “Русские записки”, издававшийся при ближайшем участии Н.Д.Авксентьева, М.В.Вишняка и В.В.Руднева. Интересен этот журнал тем, что он издавался в Париже и Шанхае, таким образом, создавалось представление о литературной жизни не только в Западной Европе, но и в Китае. С 1938 г. основную редакционную работу в “Русских записках” вел И.И.Бунаков (Фондаминский), а с февраля 1939 г. – П.Н.Милюков. Именно он налаживает регулярный выход журнала (по 9 выпусков в год). Здесь печатались стихи, проза М.А.Алданова, А.Ачаира (А.А.Грызова), Б.К.Зайцева, И.В.Одоевцевой, А.М.Ремизова, В.Сирина (Набокова), Л.Д.Червинской, В.С.Яновского; мемуары А.М.Бенуа “Воспоминания о балете”, П.Н.Милюкова “Роковые годы”, статьи П.М.Бицилли, Н.О.Лосского, Л.И.Шестова и других.

Наряду с литературно-общественными журналами в начале 1920-х гг. выходило довольно большое количество чисто литературных или просто легковесных журналов. Типичным для берлинского периода зарубежной литературы был литературно-художественный журнал “Сполохи”, выходивший с конца 1921 по июнь 1923 г. и редактировавшийся А.Дроздовым. Журнал выходил большим форматом. Иллюстрировался репродукциями с картин. В нем печатались стихи, рассказы, небольшие статьи на литературоведческие темы. Здесь печатались К.Бальмонд, И.Бунин, С.Минский, С.Горный (псевдоним А.А.Оцуп), П.Струве, В.Ходасевич, а также молодежь. Иногда публиковались стихи оставшихся в советской России М.Волошина, С.Клычкова, Г.Голлербаха.

Среди издаваемых в Зарубежье журналов выделялся “Жар-птица”, главное внимание, в котором уделялось искусству и живописи. Здесь печатались репродукции современных картин, статьи о художниках, критические заметки. Журнал издавался в Берлине, но редактировался в Париже. Его редактором был Г.К.Лукомский. в состав редакции входил также А.Я.Левинсон. Литературный отдел возглавлял Саша Черный. Одним из ближайших сотрудников журнала была Н.А.Тэффи. Важнейшим критерием при отборе материала была здесь занимательность и легковесность произведения. Журнал просуществовал до 1924 г.

В Париже с 1924 по 1939 г. издавался двухнедельный литературно-художественный журнал “Иллюстрированная Россия”. Основателем и первым его редактором был М.П.Миронов. В 1931-1932 гг. редактором был А.И.Куприн. Это иллюстрированное издание по типу тиражного “тонкого” журнала начала века. Помимо развлекательных материалов здесь публиковались стихи, рассказы, отрывки из книг М.А.Алданова, А.В.Амфитеатрова, И.А.Бунина, Дон-Аминадо, А.И.Куприна, Н.А.Тэффи и др. На страницах журнала печатались мемуары, интервью, фотоочерки о жизни основных центров Русского Зарубежья.

Особое место среди эмигрантских журналов занимает журнал “Новый корабль” (Париж). Издавался он недолго (1927-1928) и вышло всего 4 номера. Интересен он тем, что стал органом объединения молодых литераторов “Зеленая лампа”, возникшего вокруг Мережковских. “Зеленая лампа” явилась как бы ответвлением литературно-политических журфиксов у Мережковских на дому, где по старой традиции, по воскресеньям бывал цвет парижской русской интеллигенции. Вначале в кружок вошли В.Ходасевич, В.Террапиано, М.Цетлин, Г.Адамович, Л.Энгельгард и другие. Огромную роль в деятельности этого кружка сыграли З.Н.Гиппиус и Д.С.Мережковский. На страницах журнала печатались труды не только этих литераторов, но и Н.Н.Берберовой, А.П.Ладинского, А.С.Штейгера и других. Среди материалов, как правило, содержались подробные отчеты о собраниях “Зеленой лампы”. Так, на первом собрании “Зеленой лампы” со вступительным словом об одноименном обществе, которое собиралось еще в начале XIX века у кн. Всеволожского и в котором участвовал Пушкин, сделал доклад Ходасевич. В редакционной статье №1 журнала говорилось, что журнал не принадлежит ни к каким литературным школам и ни к каким эмигрантским группировкам, но что у него есть своя родословная в истории русского духа и мысли: “Гоголь, Достоевский, Лермонтов, Вл.Соловьев – вот имена в прошлом, с которыми, для нас, связывается будущее”. Г.П.Струве называет также другие журналы молодых литераторов – “Новый дом”, “Числа”, “Встречи” в Париже, “Новь” в Талинне, ряд изданий в Харбине и Шанхае и даже в Сан-Франциско. Из них наиболее хорошо издавался журнал “Числа”. С 1930 по 1934 г. увидели свет 10 его номеров.

Как и “Современные записки” журнал “Воля России” был основан эсерами (В.М.Зензинов, В.И.Лебедев, О.С.Минор) в Праге в 1920 г. Правда, в начале издание планировалось как ежедневная газета, но с января 1922 г. она становится еженедельником, а с сентября - двухнедельным “журналом политики и культуры” (объемом около 25 страниц). Издание было органом эсеров. Здесь часто печатались статьи В.Н.Чернова, и других видных деятелей этой партии. Но все же его нельзя считать только политическим изданием. В редакционную коллегию входил М.Л.Слоним, во многом определивший лицо издания (часть материалов он публиковал под псевдонимом Б.Аратов). в литературном отделе помещались проблемные статьи и монографические очерки, в том числе и о писателях, оставшихся в России, полемические заметки, отклики, рецензии, хроника, обширные обзоры эмигрантской и советской периодики, а также проза и стихи. В отличие от большинства эмигрантских изданий 1920-1930-х годов, “Воля России” печаталась только в новой орфографии.

Несмотря на обилие изданий для взрослых, крайне мало выходило их для детей. Поэтому особенно интересно рассказать о детском журнале “Ласточка”, издававшемся в Харбине. Его выписывали не только в Харбине, но и в других городах Китая, а также в Японии, Германии, Франции, Турции. Его создателем и многолетним редактором была детская писательница, поэтесса и художница Е.А. Васильева, писавшая под псевдонимом Юрка. Здесь печатались стихи, рассказы, сказки, написанные легким, понятным для детей языком; для многих это была первая после букваря книжка. В разделе “Почему и отчего” были всякие полезные сведения, например описание китайского Нового года или какого-нибудь японского праздника. Здесь печатались также шарады, загадки, ребусы. Авторами часто выступали сами дети. Немало ценного литературного материала было опубликовано также в эмигрантских газетах. В 1920-е годы двумя главными ежедневными газетами Русского Зарубежья стали парижские “Последние новости” и “Возрождение”.

Газета “Последние новости” выходила с 1920 по 1940 гг. Вначале под редакцией присяжного поверенного М.Л.Гольштейна, а с марта 1921 г. издание возглавил П.Н.Милюков. Текущей работой редакции руководили И.П.Демидов (помощник редактора) и А.А.Поляков (секретарь редакции). Вначале газета основывалась как внепартийный орган, но при Милюкове она стала органом Республиканского демократического объединения. Это было одно из самых преуспевающих эмигрантских изданий. В 1930-е гг. тираж газеты достигал почти 30 тыс. экземпляров. На ее страницах печатались политические и публицистические статьи, репортажи, хроники, художественная и литературная критика, стихи и беллетристика, научные обзоры, рецензии и т.п. Выпуск “Последних новостей” был прекращен лишь накануне взятия ПарижА немецкой армией. Среди ее корреспондентов и авторов мы видим весь цвет русской литературной элиты.

С 1925 по 1940 гг. в Париже выходило еще одна известная газета - “Возрождение”, “орган русской национальной мысли”. До 1927 г. ее редактором был П.Б.Струве, а затем Ю.Ф.Семенов. Это было крупнейшее монархическое издание русской эмиграции. Здесь часто печатались философы И.А.Ильин, С.С.Ольденбург, А.А.Салтыков и другие. Активно сотрудничал с газетой И.А.Бунин. Именно здесь был напечатан его цикл “Окаянные дни”. Литературно-художественный отдел возглавлял С.К.Маковский, литературно-критический отдел – В.Ф.Ходасевич. Он совместно с Н.Н.Берберовой под общим псевдонимом Гулливер вел здесь хроникальную рубрику “Литературная летопись”. Как и в “Последних новостях” на страницах “Возрождения” печатались многие известные деятели русской литературы, в том числе А.В.Амфитеатров, З.Н.Гиппиус, Б.К.Зайцев, В.А.Злобин, А.В.Карташев, П.Н.Краснов, А.И.Куприн, Д.С.Мережковский, И.С.Шмелев, В.В.Шульгин и многие другие. Выпуск газеты был также прекращен в дни разгрома Франции немецкими войсками. Как правило, каждый номер газеты выходил с колонкой редактора, в которой П.Б.Струве дискутировал с П.Н.Милюковым, а тот в свою очередь отзывался на эти реплики в передовых статьях. Эти споры стали явлением эмигрантской жизни, они будили общественную мысль, задевали самое сокровенные ее стороны. Хотя эмигранты в шутку называли эту перепалку “спором из двух углов”, но с большим интересом читали ее, нарасхват раскупая газеты.

Впоследствии, была предпринята попытка продолжить традиции газеты. С 1949 по 1974 г. в Париже выходил ежемесячный литературно-политический журнал, носящий тоже название. В разное время его редакторами были С.П.Мельгунов, Е.М.Яновский, кн. С.С.Оболенский и другие. Значительную часть содержания этого “Возрождения” составили историко-политические, историко-литературные статьи, исследования, воспоминания, а также биографические очерки и некрологи. Кроме того, здесь печатались эмигрантская поэзия и проза, переводы, критика, рецензии на новое издание, отзывы о выставках и спектаклях, обзоры научных событий.

Сосредоточием больших культурных сил в Берлине стали газеты “Дни” и “Руль”. Последняя издавалась с 1920 по 1931 гг. как ежедневная демократическая газета. Она была основана И.В.Гессеном, А.И.Каминкой и В.Д.Набоковым. Редактором долгие годы был И.В.Гессен. В 1924-1925 гг. к газете выпускалось воскресное приложение “Наш мир”. В газете велись постоянные рубрики: “В Берлине”, “Театр и Музыка”, “Критика и библиография”, “Жизнь и шарж”. Регулярно публиковались письма из городов русского рассеяния. Среди ведущих сотрудников мы встречаем Ю.И.Айхенвальда, А.А.Яблоновского, А.С.Изгоева, А.А.Кизеветтера, Г.А.Ландау и других.

Большую роль в жизни эмиграции сыграли газеты “Сегодня” (Рига), “Русь” (София), “За свободу” (Варшава), “Новое время” (Белград), “Россия” (США), “Общее дело” (Париж), и другие. Все они создавали ощущение единого пространства Зарубежной России, связывали соотечественников из различных городов русского рассеяния.

Первые попытки анализа эмигрантской литературы относятся к концу 1920 гг. Они были сделаны известным литературным деятелем А.В.Амфитеатровым. В своей лекции, прочитанной в Миланском филологическом обществе, “Литература в изгнании” он обращает внимание на то, что, несмотря на материальные лишения и моральные утраты, изгнанники не сломили духа. По его мнению, русская литература именно в это время достигла больших высот, исключая Л.Н.Толстого. Он называет более 100 имен опытных и молодых литераторов, среди которых: Аверченко, Адамович, Алданов, Амфитеатров, Л.Андреев, Арцыбашев, Бальмонд, кн. Барятинский, кн. Бебутова, Берберова, Бранд, Брешко-Брешковский, Бунин, И.Воинов. кн. А. и С.Волконские, Галич, Гиппиус, Глуховцова, С.Горный, Гофман, Гребенщиков, Гришин, Гусев- Оренбургский, ген. Деникин, Деренталь, Елец, Б.Зайцев, Зуров, Кадашев (сын Амфитеатрова), кн. Касаткин-Ростовский, Клементьев, Кондратьев, Корчемный, Кошко, Краснов, Крачковский, Крыжановская, Куприн, Ладыженский, Лоло, Лукаш, Лунин, кн. Львов, Л.Львов, Маковский, Мережковский, Минцлов, Муратов, Наваль, Нагродская, Наживин, Немирович-Данченко, Первухин, Петрищев, Пильский, Плещеев, Потемкин, Ремизов, Ренников, Рощин, Рыбинский, Рышков, Савин, Светлов, Сирин (Набоков), Соколов-Кречетов, Степун, Столица, Г.Струве,Б.Суворин, Сургучев, Северянин, Тарусский, гр. Л.Л.Толстой, Тыркова-Вильямс, Тэффи, Урванцев, Федоров, Философов, Хирьяков, Ходасевич, Цветаева, Чириков, Шмелев, Шумлевич, Шульгин, кн. Щербатов, А. и Я.Яблоновские. Несмотря на богатство эмигрантской литературы такими зрелыми силами, она была бедна молодежью. Это не раз отмечали многие литераторы (М.Осоргин, В.Ходасевич, М.Слоним, В.Амфитеатров, З.Гиппиус) подчеркивая, что это лишает ее будущего. Отсутствие молодежи объяснялось, на наш взгляд, следующим:

1. В эмиграцию уезжали люди в возрасте 35-40 лет и выше, увозя с собой стариков, женщин и детей. Молодежь же, способная сражаться с большевиками либо была “скошена” смертью на полях Гражданской войны, либо выехала с белыми армиями, а затем оказалась разбросанной по всему свету. Часть ее смогла продолжить образование, но большая часть белогвардейцев в поисках средств к существованию была вынуждена идти чернорабочими в шахты, порты на фабрики и заводы, на чайные и кофейные плантации. Ясно, что 12 часовой физический труд и поиски в буквальном смысле хлеба насущного не способствовали росту и развитию литературных дарований.
2. Много говоря о духовной миссии русской эмигрантской литературы, представители ее старшего поколения, столкнувшись с огромными материальными и моральными проблемами, очень мало делали для консолидации литературных сил. Хотя во всех крупных центрах русского рассеяния (Берлин, Париж, Прага, Белград, Харбин) возникали союзы писателей и журналистов, все же они не вели большой организаторской работы по привлечению молодежи и пропаганде русской книги. Единого писательского объединения в Русском Зарубежье не было. Лишь однажды в 1928 г. состоялся “всеэмигрантский” писательский съезд в Белграде, созванный при помощи Югославского правительства. Главным итогом съезда можно считать издание Сербской АН двух серий книг: “Русская библиотека” и “Детская библиотека”. В первой серии были напечатаны новые книги Бунина, Куприна, Мережковского, Шмелева, Ремизова, Гиппиус, Амфитеатрова, Тэффи, Чирикова, Северянина, и других известных писателей. Молодежи среди них не было. Известные писатели разъехались со съезда с приподнятым настроением, так как многие были награждены королем Александром орденами Святого Саввы. Однако впоследствии никаких совместных акций региональные союзы писателей не проводили.

Региональные союзы писателей, как правило, возглавлялись известными литераторами или журналистами. В Париже во главе такого союза стоял П.Н.Милюков, в Берлине – И.В.Гессен, в Праге – В.И.Немирович-Данченко. Союзы помимо забот о некоторых профессиональных юридических и иных интересах своих членов, исполняли, по преимуществу, благотворительные функции, помогая по мере сил нуждающимся литераторам. В Париже, где был наиболее многочисленный союз, каждый год для сбора средств устраивались писательские балы в гостинице “Лютеция”, и здесь происходила встреча людей, которые политически были “на ножах” и личного общения между собой не имели. Дон-Аминадо в своих воспоминаниях рассказывает, как на одном из таких писательских балов, в виде особого аттракциона, редактора “Последних новостей”, П.Н.Милюкова и редактора “Возрождения” П.Б.Струве, постоянно полемизирующих и в эмиграции лично почти не встречавшихся, усадили за шахматной доской (причем Струве играть не умел), а знаменитый шахматист чемпион А.А.Алехин изображал арбитра.

В 1934 г. Д.В.Философовым, проживающем в Варшаве, был, выдвинут проект создания Литературной академии Русского Зарубежья для объединения усилий и продвижения талантливой молодежи, но из этого проекта ничего не вышло.

Большую помощь литературной молодежи оказывал М.А.Осоргин. Он даже основал в начале 1930-х гг. в Париже издательство “Новые писатели”. Никаких ограничений со стороны политической или литературной редакция издательства не устанавливала. Первой книгой, изданной в этом издательстве, стал роман И.Болдырева “Мальчики и девочки”, второй – “Колесо” Яновского. Правда, издательство просуществовало не долго.

В.А.Амфитеатров, в выше упомянутом докладе, анализируя состояние русской эмигрантской литературы, подчеркивал, что она продолжала литературные традиции второй половины XIX – начала ХХ века. При этом он выделил два направления в ней: 1) художественный объективизм, определяемый именем И.С.Тургенева (неотургенизм); 2) страстный субъективизм, определяемый именем Ф.С.Достоевского. Для неотургенизма, по мысли Амфитеатрова, присущ описательный характер, наблюдательное спокойствие. Это направление, считал он, было преобладающим, что объясняется, отчасти, утомленностью интеллигенции ужасами Гражданской войны, жуткими переживаниями, выпавшими на ее долю. “Потребовалась, - как он пишет, - успокоительная реакция духа в сторону оптимистических исканий … Живем и жить хотим”. Вторая причина, объясняющая преобладание неотургенизма, заключается в появлении разнообразных впечатлений русских писателей, разбросанных по всему миру. Поэтому путевые заметки на какое-то время становятся главным жанром эмигрантской литературы. Литература обогатилась произведениями о русских героях в Китае, Абиссинии, в Северной и Южной Америке, Конго и т.п. (И.А.Бунин “Господин из Сан-Франциско”, “Сны Чанга”, “На водах”). Это направление было представлено такими мастерами эскизов, как М.А.Осоргин, Н.Тэффи и другие.

После всего пережитого эмигранты нуждались в красивых воспоминаниях. Прежняя жизнь в России казалась им совершенно безмятежной и счастливой (А.Т.Аверченко “Дюжина ножей в спину революции”, С.Горный (Оцуп) “Петербург”). Порой эмигранты в сатирической форме высмеивали эти иллюзии. Так, в газете “Голос эмигранта” было напечатано сатирическое стихотворение Лери “Три сестры”.

         “В болотном застое губернской дыры
         Когда-то привольно цвели три сестры,
         Ходили в ботинках, калошах, пальто,
         Читали Уайльда, играли в лото,
         Бывали в театрах, мечтали тайком
         О небе в алмазах, о том, да о сем.
         Давали жур-фиксы, а на Рождество
         Гадали, томились и ждали “его”…
         Но скучен им был сей мещанский удел,
         Сам Чехов однажды сестер пожалел,
         В блок-нот их занес, покачал головой
         И мысль отравил им далекой Москвой.
         И стали те сестры на бога роптать –
         “На то ль мы родились, чтобы кушать да спать
         В глуши захолустной, где радуют взор
         Лишь рыцарь армейский да злой прокурор!”
         И, горько вздыхая и млея весной,
         Они разлюбили свой город родной –
         Дома, магазины, деревья, траву,
         И только вздыхали: “В Москву!” да: “в Москву!”
         Но вспыхнул однажды пожаром февраль –
         И двинулись сестры в манящую даль,
         Туда, где в алмазах зажглись небеса,
         Где подвиг народный творил чудеса,
         Где падали цепи как в сказке кругом
         И шло углубленье свобод языком.
         Ну, словом, исполнился сон наяву –
         Приехали сестры за счастьем в Москву …
         И много воды утекло с той поры,
         Живут и поныне в Москве три сестры,
         Живут, но не грезят уже ни о чем,
         Питаются тощим советским пайком,
         Пальто и галоши давно мужику,
         Отдали за хлеб, за картофель, муку.
         На выдержал голода Машин супруг,
         У Врангеля где-то Вершинин, их друг.
         Вокруг все нелепо, кроваво, мертво
         И ждут уже сестры теперь не “его”,
         А карточки скудной на соль, на дрова,
         И часто, когда затихает Москва,
         И лишь пулеметы противно стучат –
         Во тьме до полуночи сестры не спят
         С тоской вспоминают губернский уют
         И горько, и глупо по-бабьи ревут …

Наиболее значительными представителями второго направления, оказывающими огромное влияние на молодежь, Амфитеатров считает М.П.Арцыбашева и И.С.Шмелева. Говоря о М.П.Арцыбашеве, он подчеркивает, что у него есть “и перлы и навоз”. К последнему относится пресловутый “Санин”, а к перлам – “У последней черты” - “очень значительная и показательная вещь”. Арцыбашев, по словам Амфитеатрова, не только словом, но и своим личным примером зажигал молодежь, побуждая ее к действию. И даже “смерть Арцыбашева одною рукою сломала перо Арцыбашева, другою рукою она подала револьвер восторженному юноше Каверде (убившему Войкова – В.В.) … Арцыбашев оставил после себя “литературную школу”, но она не пишет, а стреляет, уходит с винтовками в белорусские леса, организует и ведет крестьянские восстания, “бьет змею, да не забывает и змеенышей” … беспощадно истребляет всякую … большевистскую власть и сама от нее бестрепетно погибает, с чувством исполненного патриотического долга”. Оставив в стороне пафос выше приведенной цитаты, обратим лишь внимание в ней на то, что патологическая ненависть к большевизму, порой захлестывающая разум, была характерна для очень многих эмигрантов.

По настроению и темпераменту к этому направлению литературы “скорбящей памяти” Амфитеатров относит И.С.Шмелева. Его книгу “Солнце мертвых” он считает самой грозной, из всех написанных против “большевистского злодейства”, несмотря на то, что в ней нет ужасных сцен насилия, казней, пыток, грабежей, разврата. “Одичание человека в рабстве у голода, холода и постоянного страха смерти, в существовании не под одним, а под неисчислимо нависшими Дамокловыми мечами, капитуляция мыслительных и волевых способностей перед инстинктом самосохранения – вот постоянная, жуткая тема Шмелева. Страдальческий вопль Шмелева производит тем более острое впечатление, что вырывается он не из груди титана, а скорее из груди ребенка, за что-то брошенного капризом судьбы в переживание чудовищной трагедии, тогда как ему и хочется, и следовало бы жить и творить в обстановке идиллии. Светлый мистицизм “Неупиваемой чаши”, светлая грусть тонкого психологического проникновения в мир животных (“Мэри”), сияние русских святых праздников под гул московских колоколов – вот где истинных Шмелев, Шмелев по натуре…”. В начале 1920-х гг. в Европе и на Дальнем Востоке огромную популярность получают книги, авторы которых буквально смакуют ужасы Гражданской войны, раздувая антибольшевистские страсти. Интерес к такого рода литературе объясняется с одной стороны тем, что зарубежная общественность пыталась понять почему из России произошел массовый исход населения, а поэтому она хотела получить правду о революции из первых рук. С другой, сами эмигранты как бы демонстрировали европейцам причины своего бегства. В этом смысле интересны работы П.Н.Краснова. Оказавшись в эмиграции, в 1919 г., он почти в 60 лет занялся литературной деятельностью, выпустив около двух десятков романов и повестей. Первый его роман “От двуглавого орла к красному знамени” (в 4-х тт.) носил почти автобиографический характер. В нем Краснов с натуралистической прямотой воспроизводит ужасы эксцессов революции и Гражданской войны. Его герой, в прошлом царский офицер, участник первой мировой войны, активный борец с советской властью, попадает в застенки ВЧК и там гибнет. Краснов – ярый антибольшевик, неумолимый в отмщении. Коммунизм и большевизм представляются ему, человеку очень религиозному, явлениями сатанинскими, а советская Россия – царством Антихриста. Слог Краснова не отличался высокой художественностью. Но он писал о самом злободневном, поэтому эмиграция читала его романы запоем.

Еще одну черту эмигрантской литературы мы можем проследить на романах П.Н.Краснова: эмигранты знали чего они не хотят, но их положительные идеалы страдали неопределенностью. Так, роман “За чертополохом” относится к жанру белой утопии. В нем рассказывается о том, что через много лет после революции и ее разрушений в Европе даже забыли о России. Группа этнографов, пробравшись через непроходимые леса и чертополох, отделявший Россию от Европы, все же проникают сюда. Их взору предстает удивительная, богатейшая страна, со здоровым, трудолюбивым и целомудренным населением. Они видели красивейшую природу, дивились изобилию зверья в лесах и рыбы в реках. Летали самолеты, работала подземка. Но путешественников удивило отсутствие автомобилей. Когда же они стали беседовать с русскими и расспрашивать их о причинах такой метаморфозы, те объяснили, что, натерпевшись от большевиков, русский народ посадил их на большой корабль и отправил на Новую Землю. А из дремучего леса на белом коне выехал живой и невредимый царь. Подумав над причинами произошедшего, русские люди пришли к выводу, что все это стало следствием тлетворного влияния Запада, его разлагающих душу идей (марксизм, либерализм). Поэтому решили поставить мощный заслон от Европы, загородившись от нее непроходимыми лесами, зарослями чертополоха. А двигатели внутреннего сгорания у автомобилей им напоминали грузовики ВЧК, на которых по ночам увозили невинных людей, поэтому от автомобилей отказались совсем, заменив их расписными русскими тройками с колокольчиками. Что же касается судьбы высланных большевиков, они, пишет Краснов, переругались, перебили друг друга, проели все данное им в дорогу, ничего не создав нового. А теперь, оставшиеся в живых вновь крестились и стали проситься обратно в Россию.

Мы видим, что Краснов – монархист, но его царь, - это идеальный образ. Между ним и народом нет никаких противоречий, он управляет страной без бюрократического насилия.

Разумеется, ничего кроме улыбки, эти наивные писания у современного читателя вызвать не могут. Но они грели душу русского эмигранта, всегда уверенного в том, что Россия воскреснет, правда восторжествует, а порок будет наказан.

Антибольшевистские страсти характерны практически для всех представителей эмигрантской литературы первой половины 1920-х гг. (И.А.Бунин “Окаянные дни”, И.С.Шмелев “Солнце мертвых” и другие). Особенно это характерно для стихов и прозы Зинаиды Гиппиус. Вот как, например, описывает она в своем дневнике петербургские дома: “Эти полупустые, грязные руины – собственность государства – управляются так называемыми “комитетами домовой бедноты”. Принцип ясен по вывеске. На деле же это вот что: власти в лице Чрезвычайки совершенно открыто следят за комитетом каждого дома (была даже “неделя чистки комитетов”.) По возможности комитетчиками назначаются “свои” люди, которые при постоянном контакте с районным Совдепом (местным полицейским участком) могли бы делать и нужные доносы. Требуется, чтобы в комитетах не было “буржуев”, но так как действительная “беднота” теперь именно “буржуи”, то фактически комитеты состоят их лиц, находящихся на большевистской службе, или спекулянтов, т.е. менее всего из “бедноты”. Нейтральные жильцы дома, рабочие или просто обывательские низы обыкновенно в комитет не попадают, да и не стремятся туда.

Бывают счастливые исключения. Например, в доме одного писателя – “очень хороший комитет, младший дворник, председатель, такой добрый … Он нас не притесняет, он понимает, что все это рано или поздно кончится…”. А вот другой, очень известный мне дом: вечные доносы, вечное врывание в квартиры, вечное преследование “буржуазии” - такой, например, как три барышни, жившие вместе, две учительницы в большевистских (других нет) школах и третья – врача в большевистской (других нет) больнице. Эту третью даже несколько раз арестовывали, то когда вообще всех врачей арестовывали, то по доносу комитетчика, который решил, что у нее какая-то подозрительная фамилия. Прочитав эти строки, вряд ли кому-то захочется жить в этом городе. И становится понятным массовое бегство интеллигенции из России.

                Сейчас

        Как скользки улицы отвратные,
        Какая стыдь!
        Как в эти дни невероятные
        Позорно – жить!

        Лежим, заплеваны и связаны,
        По всем углам.
        Плевки матросские размазаны
        У нас по лбам.

        Столпы, радетели, водители
        Давно в бегах.
        И только вьются согласители
        В своих Це-ках.

        Мы стали псами подзаборными,
        Не уползти!
        Уж разобрал руками черными
        Вигжель - пути …

        9 ноября 1917 г. СПб

                Осенью (сгон на революцию)

        На баррикады! На баррикады!
        Сгоняй из дальних, из ближних мест …
        Замкни облавкой, сгруди как стадо,
        Кто удерает – тому арест.
        Строжайший отдан приказ народу,
        Такой, чтоб пикнуть никто не смел.
        Все за лопаты! Все за свободу!
        А кто упрется – тому расстрел.
        И все старуха, дитя, рабочий –
        Чтоб пели Интер-национал.
        Чтоб пели, роя, а кто не хочет
        И роет молча – того в канал!
        Нет революций краснее нашей:
        На фронт – иль к стенке, одно из двух.
        … Поддай им сзаду! Клади ими взашей,
        Вгоняй поленом мятежный дух!

        На баррикады! На баррикады!
        Вперед за “Правду”, за вольный труд!
        Колом, веревкой, в штыки, в приклады …
        Не понимают? Небось, поймут!

        25 октября 1919 г.

                Веселье.

        Блевотина войны – октябрьское веселье!
        От этого зловонного вина
        Как было омерзительно твое похмелье,
        О бедная, о грешная страна!

        Какому дьяволу, какому псу в угоду,
        Каким кошмарным обуянный сном
        Народ, безумствуя, убил свою свободу
        И даже не убил – засек кнутом?

        Смеются дьяволы и псы над рабьей свалкой,
        Смеются пушки, разевая рты …
        И скоро в старый хлев ты будешь загнан палкой,
        Народ, не уважающий святынь!

        29 октября 1917 г. СПБ.

Тезис о грядущем возвращении в возрожденную Россию и наказании виновников также присутствовал у большинства авторов. При этом совершенно не слышались мотивы покаяния и угрызения за пролитую кровь. Эмигранты совершенно не сомневались, что очень скоро они вернутся в Россию. И если уж большевики, составляющие, по их мнению, не лучшую часть русского общества, смогли встать во главе России, то неужели же цвет нации, каковым они себя считали, не сможет наладить счастливую жизнь в стране?

Не трудно предположить, что все советское среди эмигрантов отрицалось начисто. В начале 1920-х гг. пробным камнем политической благонадежности даже становится орфография. Употребление новой “заборной” орфографии считалось верным признаком большевизма. Так, И.А. Бунин в письме к редакции пражского журнала “Студенческие годы” писал: “Пришлите журнал для ознакомления. Впрочем, если журнал печатается по новой орфографии, не трудитесь”. Поселившийся в Белграде профессор Е.В.Спекторский не раз говорил, что “в будущей России за новую орфографию будут вешать”. В первой половине 1920-х гг. среди литературной эмиграции становятся модными аполиптические идеи: “отказались от нас наши дневные заступники, разбежались рыскучие звери, разлетелись вещие птицы, свернулись самобраные скатерти, поруганы молитвы и заклятья, иссохла Мать – Сыра Земля, иссякли животворные ключи … Настал конец, предел даже божьему прощению”, - убивался в берлинском альманахе “Медный всадник” неизвестный автор.

Со страниц эмигрантской литературы звучат снежно-ледяные мотивы, начиная от гимна галлиполийцев 1921 г. (“Замело тебя снегом, Россия, замело сумасшедшей пургой. И печальные вихри земные панихиды поют над тобой”).

И.А.Бунин в альманахе для юношества “Русская земля” писал:
        С востока дует холодом, чернеет зыбь реки
        Напротив солнца низкого и плещет на пески…
        Мужицким пахнет варевом, костры в дыму трещат.
        И рдеет красным заревом на холоде закат.

В первой половине 1920-х среди эмиграции наблюдается всплеск религиозных настроений. Ф.А.Степун в своем философском романе в письмах “Федор Переслегин” объяснял это так: “Как всякий раненый зверь ползет умирать в свою нору, так и человек в тяжелые минуты жизни инстинктивно стремится в свою духовную берлогу. Темная же берлога духа – кровь, т.е. род, происхождение, заветы предков, память, детство. Для русской эмиграции в 1920-е гг. характерно массовое устремление в “берлогу” – в религию. И еще в недавнем прошлом материалист, прежде писавший, что после смерти его вырастет только лопух, теперь умиленно запел “Христос воскресе”…” Именно этим объясняется, кстати, среди эмигрантов огромная популярность философов-идеалистов (И.А.Ильин, Н.А.Бердяев, Н.О.Лосский и др).

Интересно, что православный психоз в эмигрантской литературе спокойно уживался в ней со страстным желанием наказать русский народ за содеянное.

Пожалуй, самой характерной чертой эмигрантской литературы можно считать идею “посланничества”. Почти все, без исключения, литераторы ощущали на себе задачу великой миссии: сохранение традиций и высочайшего уровня русской дореволюционной культуры, попранной большевиками. “Без возвышенного сознания известной своей миссии, своего посланничества – нет эмиграции, есть толпа беженцев, ищущих Родины там, где лучше... У большинства писателей нашего поколения, положивших начало нашей литературной эмиграции, такое сознание и было, сохранилось по сию пору”.

По словам З.Н.Гиппиус “русская современная литература (в лице ее главных писателей) из России выплеснулась в Европу. Чашу русской литературы из Росси выбросили. Она опрокинулась, и все, что было в ней, - брызгами разлилось по Европе”. Д.С.Мережковский также неоднократно говорил: “Мы не в изгнании, а в послании! Родина для нас имеет смысл не географический, а духовный. “Отечество” мы понимаем не внешне, а внутренне”.

Историк и богослов Г.П.Федотов в статье “Зачем мы здесь” писал: “Быть может, никогда ни одна эмиграция не получила от нации столь повелительного наказа – нести наследие культуры. Он диктуется самой природой большевистского насилия над Россией. С самого начала большевизм поставил своей целью перековать народное сознание, создать в новой России на основе марксизма совершенно новую пролетарскую культуру. В неслыханных размерах был перенят опыт государственного воспитания человека, лишенного религии, личной морали и национального сознания, - опыт, который дал известные результаты. Обездушение и обезличение новой России – факт несомненный… И вот мы здесь за рубежом, для того, чтобы стать голосом всех молчавших ТАМ, чтобы восстановить полифоническую целостность русского духа… чтобы стать живой связью между вчерашним и завтрашним днем России”. Со второй половины 1920-х годов в литературе Русского Зарубежья появляется ряд новых моментов. Центр литературной жизни перемещается из Берлина в Париж, что связывают обычно с изменением экономической и политической ситуации как в Германии, так и во Франции. Количество печатных изданий сокращается, многие издательства закрываются. “Тип кое-что понимающего и культурного мецената, - по словам З.Н.Гиппиус, - бесследно и (бесстыдно) исчез”. Большинство эмигрантов адаптировались к новой жизни, свыкнувшись со своим положением.

Вторая половина 1920-х гг. стала временем несомненного расцвета эмигрантской литературы. Объясняется это, видимо, тем, что нужно было время, чтобы утихла боль, а эмоции уступили место спокойному анализу и раздумью. В это время большинство писателей старшего поколения создают наиболее значительные свои произведения. С 1925-1935 гг. И.А.Бунин издал “Митину любовь”, “Солнечный удар”, “Дело корнета Елагина”, “Божье дерево”, “Жизнь Арсеньева”; Б.К.Зайцев – “Преподобный Сергий Радонежский”, “Странное путешествие”, “Афон”, “Анна”, “Дом в Пасси”, “Жизнь Тургенева”; И.С.Шмелев – “Про одну старуху”, “Свет разума”, “история любовная”, “Няня из Москвы”, “Богомолье”, “Лето Господне”; А.М.Ремизов – “Оля”, “Звезда надзвездная”, “По карнизам”, “Три серпа”, “Образ Николая Чудотворца”; Д.С.Мережковский – “Мессия”, “Тайна Запада”, “Наполеон”, “Иисус Неизвестный”; Н.А.Теффи – “Городок”, “Воспоминания”, “Авантюрный роман”; М.А.Алданов – “Чертов мост”, “Ключ”, “Бегство”, “Девятая симфония”, “Исторические портреты”; А.И.Куприн – “Колесо времени”, “Юнкера”. Выходят книги стихов В.Ф.Ходасевича, М.И.Цветаевой. Появляются первые беллетристические произведения М.А.Осоргина ("Сивцев вражек", "Свидетель истории", "Книга о концах").

Заявляют о себе молодые прозаики: Н.Н.Берберова, Л.Ф.Зуров, И.В.Одоевцева. Возникают группировки молодых поэтов – “Перекресток”, “Кочевье” и “Зеленая лампа” в Париже, “Скит поэтов” в Праге, “Кружок поэтов” в Берлине, поэтические содружества в Варшаве, Белграде, Талинне, на Дальнем Востоке. Об одном из таких объединений в Харбине “Чураевка” вспоминал: В.А.Слободчиков.

“Это объединение возникло из домашних салонов любителей поэзии. “Странная вещь, - пишет он, - в годы всеобщей разрухи и переживаемых тягот множество людей, в особенности молодежь, тянулось к поэзии, находя в ней живительную замену хлебу насущному”. По всей видимости, именно этому феномену обязана “Чураевка” своим возникновением. “Однажды после очередной встречи у Александры Паркау группа молодежи, не желая расходиться, еще долго толковала на улице возле ее дома. Как передавали, к группе подошел поэт Алексей Ачаир (Грызов) и предложил продолжить дискуссию в помещении гимназии Христианского союза молодых людей (ХСМЛ), где он был секретарем и администратором гимназии. Встреча состоялась в ближайший вторник за чашкой чая, организованной самими гостями. Здесь было решено организовать объединение молодых любителей русской словесности, и Ачаир предложил название “Молодая Чураевка”. Он объяснил, что его кумир, сибирский писатель Георгий Гребенщиков, в своей книге “Братья Чураевы” описал интересную инициативу группы молодых людей, объединившихся для совместной творческой работы. Название понравилось присутствовавшим и было единогласно принято. Была создана инициативная группа под непосредственным руководством самого Ачаира. Группу возглавил студент Политехнического института Николай Кичий... С докладами выступали представители старшего поколения, в частности Алексей Ачаир, Всеволод Иванов, Григорий Сатовский-Ржевский, Иосиф Пуцято и другие… И только к 1930 году число посетителей настолько возросло, что чашки чая были отменены и собрания перенесены в Актовый зал гимназии, где рядами были поставлены стулья.

Собираться стали еженедельно по вторникам. На сцену ставилась кафедра для докладчиков, а около сцены - стол, на котором стояла лампа с зеленым абажуром и лежал альбом, в который желающие заносили пожелания, оценки и стихи. …

Члены кружка выпускали свои сборники (Излучины (Чураевцы и С.Сергин): Сб. молодых поэтов / Ред. В.Перелешин. X., 1935. 48 с.; Семеро: Сб. стихотворений кружка “Молодая Чураевка” / Изд. Христианского Союза молодых людей. X., 11931]. 74 с.) и даже издавали газету для юношества “Молодая Чураевка”, которая впоследствии с 1932 по 1934 гг. стала называться просто “Чураевка”.

Постепенно боль и обида начинают слабеть. И все чаще жгучая ненависть сменяется томящим чувством ностальгии. Так, М.А.Осоргин в 1930 г. из Парижа в Прагу писал Е.Д.Кусковой: “Все у меня есть, не в чем не нуждаюсь. И еще не очень скоро начну нуждаться. Не достает немножко здоровья и так называемого “отечества”, но это мелочи. “Отечество” мне давно уже представляется живописным берегом рыбной реки: сидел бы на бережку и удил рыбу. А остальные представления о возможном использовании отечества давно исчезли из памяти: предстоящий год будет для меня девятнадцатым годом моей зарубежной жизни”. Тоска по родине пронизывает произведения всех без исключения литераторов, даже патологически ненавидящая советскую Россию З.Н.Гиппиус с болью писала:

                1917

        Глядим, глядим все в ту же строну,
        На мшистый дол, на топкий лес,
        Вослед прокаркавшему ворону,
        На край бледнеющих небес.

        Давно ли ты, громада косная,
        В освобождающей войне,
        О Русь, как туча громоносная
        Восстала в вихре и огне.

        И вот опять, опять закована,
        И безглагольна, и пуста …
        Какой ты чарой зачарованна?
        Каким проклятьем проклята?

        Но, во грехе тобой зачатые,
        Хотим с тобою умирать.
        Мы дети, матерью проклятые
        И проклинающие мать.

        1920 г.

                Неотступное

        Я от дверей не отойду.
        Пусть длится ночь. Пусть злится ветер.
        Стучу, пока не упаду.
        Стучу, пока Ты не ответишь.
        Не отступлю, не отступлю,
        Стучу, зову Тебя без страха:
        Отдай мне ту, кого люблю,
        Восстанови ее из праха!
        Верни ее под отчий кров,
        Пускай виновна – отпусти ей!
        Твой очистительный покров
        Простри над грешною Россией!

        И мне, упрямому рабу,
        Увидеть дай ее, живую…
        Открой!
                Пока она в гробу,
        От двери Отчей не уйду я.
        Неугасим огонь души,
        Стучу – дрожат дверные петли,
        Зову Тебя – о, поспеши!
        Кричу к Тебе – о, не замедли!

        Ноябрь 1925 г.

Со временем становилось ясно, что Россия может обойтись без них, и это повергало в отчаяние. В 1936 г. И.Северянин писал в стихотворении “Без нас”:

        От горького чувства, чуть странного,
        Бывает так горько подчас:
        Россия построена заново
        Не нами, другими, без нас …
        Уж ладно ли, худо ль построена,
        Однако построена все ж

        Сильна ты без нашего воина,
        Не наши ты песни поешь!
        И вот мы остались без родины,
        И вид наш и жалок, и пуст, -
        Как будто бы белой смородины
        Обглодан раскидистый куст

В конце 20-х годов в число наиболее заметных писателей Зарубежья выдвинулся М.А.Осоргин. Признание ему принес роман “Сивцев вражек”, напечатанный в 1926-1928 годах в “Современных записках”. Прозу М.А.Осоргина отличали непринужденная естестве6нность интонаций, ее проникновенная исповедальность. Но главным достоинством ее был блестящий слог тонкого стилиста. Видимо плодом долгих мучительных размышлений и бессонных ночей самого автора были слова, написанные им в романе: “Стена против стены стояли две братские армии, и у каждой своя правда и своя честь. Правда тех, кто считал и родину, и революции поруганными новым деспотизмом и новым, лишь в иной цвет перекрашенным насилием, - и правда тех, кто иначе понимал родину и иначе ценил революцию и кто видел их поругание не в похабном мире с немцами, а в обмане народных надежд. Бесчестен был бы народ, если бы он не выдвинул защитников идеи родины культурной, идеи нации, держащей данное слово, идеи длительного подвига и воспитанной человечности.

Бездарен был бы народ, который в момент решения векового спора не сделал бы опыта полного сокрушения старых и ненавистных идолов, полного пересоздания быта, идеологий, экономических отношений и всего социального уклада.

Были герои и там, и тут; и чистые сердца тоже, и жертвы, и подвиги, и ожесточение, и высокая, вненкнижная человечность, и животное зверство, и страх, и разочарование, и сила, и слабость, и тупое отчаяние.

Было бы слишком просто и для живых людей и для истории, если бы правда была лишь одна и билась лишь с кривдой; но были и бились между собой две правды и две чести, - и поле битвы усеяли трупами лучших и честнейших”. Роман имел огромный успех среди читающей публики.

Затем были написаны романы “Свидетель истории” (1932), “Книга о концах” (1935). Его мемуарная книга “Времена” вышла значительно позже рассмотренного периода (1955, Париж). Интересна она еще и тем, что в ней анализируются не столько жизненные вехи самого писателя, сколько обстоятельства жизни того поколения, которое по словам Осоргина, одним духом прожило сто тысяч чертовских русских лет.

Огромную популярность в Зарубежье имели и романы М.А.Алданова. Он оказался необыкновенно плодовитым писателем. Дебютировав за границей в 1920 году книгой о Ленине, он впоследствии написал более 40 романов, интереснейшие воспоминания, литературно-критические эссе. Героями его произведений были К.Маркс, Наполеон, М.А.Бакунин, Бетховен, Байрон, Николай II и др. В Зарубежье его ставили наравне с И.А.Буниным. Его стремление в историческом прошлом России найти корни случившейся в ней трагедии, по мнению американского исследователя М.Раева, сослужили даже недобрую службу профессиональным историкам. По М.А.Алданову получалось, что те или иные события есть результат стечения обстоятельств и непредсказуемых последствий действий отдельных личностей, что нет законов истории, а все решает случай и обстоятельство. Такое упрощенное объяснение событий вполне устраивало обывателей и к выводам профессиональных историков они ни какого интереса не проявляли. При рассмотрении состояния зарубежной исторической науки мы обращали внимание на более важные причины ее угасания, но и это обстоятельство, подмеченное М.Раевым, видимо игнорировать не стоит.

Писателем “первого ряда” в эмиграции считается А.И.Куприн. Его статус “мэтра” классической русской словесности был непоколебим. В 1920-е годы выходят пять его сборников. Он работал во многих газетах, но материальные трудности и нездоровье все больше давали о себе знать. Деятельный по натуре Куприн принимался за многие “коммерческие” начинания: пытался сниматься в Голливуде, открывал переплетную мастерскую и писчебумажный магазин. “Кляну себя, что про запас не изучил ни одного прикладного искусства, или хоть ремесла. Не кормит паршивая беллетристика …”. Проекты прогорали, не хватало денег на крохотную квартирку из двух комнат, не говоря уже о лечении. А был он тяжело болен (серьезные нарушения мозгового кровообращения, повлекшие за собой ухудшение двигательной способности и резкую потерю зрения).

Постепенно созрело решение о возврате в Россию. Он было нелегким для писателя. Д.Лехович, биограф бывшего командующего добровольческой армии А.И.Деникина, так описал последний визит Куприна к генералу: “Что касается Куприна, то ему всегда хотелось умереть в России. Он сравнивал это желание с инстинктом лесного зверя, который идет умирать в свою берлогу. Но к моменту отъезда физический недуг и склероз мозга подорвали силы и рассудок Александра Ивановича Куприна и материальное положение его было убийственно. А тем временем советское посольство в Париже обещало ему и его жене спокойную и обеспеченную жизнь в доме отдыха писателей под Москвой. Поздней весной 1937 г. он пришел к Деникину. Жене генерала хорошо запомнилось, как А.И.Куприн, ничего не говоря, прошел в комнату Антона Ивановича, сел на стул возле письменного стола, долго молча смотрел на генерала и вдруг горько-горько расплакался, как плачут только маленькие дети. Дверь комнату закрылась, и Ксения Васильевна слышала только голос Куприна, а потом голос мужа. Через некоторое время Антон Иванович учтиво проводил своего посетителя до лестницы, а на изумленный вопрос жены “В чем дело?” коротко ответил: “Собирается возвращаться в Россию. Эмигранты не осуждали Куприна. Всем было понятно желание тяжело больного человека умирать на Родине.

Своеобразной вершиной признания литературы Русского Зарубежья стало присуждение в ноябре 1933 г. Нобелевской премии И.А.Бунину. Он стал первым русским писателем, удостоившим этой высокой награды. На торжественной церемонии по случаю вручения награды В.Нордсен (профессор Каролинского университета) сказал: “Вы досконально исследовали, господин Бунин, душу ушедшей России, и, делая это, Вы весьма продолжили славные традиции великой русской литературы. Вы дали нам ценнейшую картину прежнего русского общества, и мы хорошо понимаем то чувство, с каким Вы должны смотреть на разрушение общества, с которым Вы были так сокровенно связаны. Да будет наше сочувствие, хоть в некой мере вашим утешением в горести изгнания”. Выступая с речью, на этом торжественном приеме И.А.Бунин сказал: “… Впервые со времени учреждения Нобелевской премии вы присудили ее изгнаннику. Ибо кто же я? Изгнанник, пользующийся гостеприимством Франции, по отношению к которой я тоже навсегда сохраню признательность... В мире должны существовать области полнейшей независимости. Вне сомнения, вокруг этого стола находятся представители всяческих мнений, всяческих философских и религиозных верований. Но есть нечто незыблемое, всех нас объединяющее: свобода мысли и совести, то чему мы обязаны цивилизации. Для писателя эта свобода необходима особенно, - она для него догмат, аксиома…”.

В биографической сноске довольно подробно описана литературная деятельность И.А.Бунина в эмиграции. Но даже для такого маститого писателя жизнь в изгнании не была безоблачной. Кончено Бунина часто печатали, он получал большие гонорары, которых, кстати, не всегда хватало на достойную жизнь. Но и его мучила ностальгия и душила обида на свой народ. После присуждения нобелевской премии его отношения с собратьями по перу еще более осложнились. Многих мучили злоба и зависть к победителю, обида, что предпочли не их (И.А.Куприн, И.С.Шмелев, Д.С.Мережковский, З.Н.Гиппиус). Даже несмотря на теплые отношения с И.А.Буниным И.А.Куприн, не в силах скрыть раздражение написал едкую эпиграмму на него:

                К поэту
                                На Ив.Ал.Б<унина>

        Поэт, наивен твой обман.
        К чему тебе прикидываться Фетом.
        Известно всем, что просто ты Иван,
        Да кстати и дурак при этом.

Оставим на совести автора эти строки, расценив их как результат молниеносной вспышки обиды. Духовно и политически эту люди был довольно близки друг другу в первые годы эмиграции. Но трещина между ними впервые пролегла в 1922 г., когда они и И.С.Шмелев были включены в список претендентов на Нобелевскую премию. Но эту неприязнь они старались носить в себе, а на людях встречались мирно. Кстати, это характерная черта писательских взаимоотношений в эмиграции. Известно, что многие из них высказывались друг о друге весьма нелестно, но эмигрантская незащищенность и неустроенность заставляли все же держаться вместе. К этому времени у местного населения интерес к русским уже пропал.

“И.А.Бунин прожил несколько десятилетий во Франции. Читатель, вероятно, заключит, что этот писатель с мировым именем, нобелевский лауреат, блистал во “Всем Париже”, окруженный завистливым почтением. Нет, не блистал, да и вряд ли кто из “всего Парижа” был с ним хорошо знаком. Прославился на месяц, когда получил нобелевскую премию, но отточенный отделкой своего письма так и не заинтересовал парижских литературных снобов. А затем снова стал для французов, которым примелькалась на улице или в кафе его характерная, очень прямая фигура, тонкое старческое лицо и холодный, высокомерный взгляд, всего-навсего “мсье Бунин”, русским эмигрантом, который, кажется что-то пишет на своем сладкозвучном, но, увы, на французский совершенно непохожем языке. И мало кто из его соседей, в Париже или на Ривьере, где он жил долгие годы, вступал с ним когда-нибудь в разговор. По очень простой причине: Бунин плохо говорил по-французски. Понимал все, читал в подлинники своего любимого Мопассана, но свободно изъясняться так и не научился. Невероятно, но факт!”.

Среди русских литераторов в эмиграции оказалось большое число писателей-сатириков: В.А.Амфитеатров, Дон-Аминадо (А.П.Шполянский), П.П.Потемкин, С.Горный (А.А.Оцуп), и др. В 1921 году из России уехали почти все сотрудники знаменитого петербургского еженедельника “Сатирикон”, многие его художники, в том числе А.Н.Бенуа, М.В.Добужинский, Н.В.Ремизов и издатель М.Г.Корнфельд. В ноябре1920 года в трюме грузового корабля к берегам Константинополя приплыл самый известный до революции в России писатель-юморист А.Т.Аверченко. Об этом своем путешествии он написал в “Записках Простодушного. Я в Европе”. Жизни эмигрантов посвящены его рассказы “Люди–братья”, “Русское искусство”. Попав за кордон, писатель вдруг увидел вокруг себя вместо безупречных воинов– освободителей “кипящий распад” и принялся едко высмеивать его (“Осколки разбитого вдребезги”). При виде эмигрантских злоключений его мажорный смех навсегда сменился грустной усмешкой (“Аргонавты и золотое руно”). В 1921 году в Париже вышла его книга рассказов “Дюжина ножей в спину революции”, которую в газете “Известия” назвали юмором висельника”. В.И.Ленин же, наоборот, рекомендовал эту книгу к публикации, так как “…большая часть книжки посвящена темам, которые Аркадий Аверченко великолепно знает, пережил, передумал, перечувствовал. И с поразительным талантом изображены впечатления и настроения представителя старой, помещичьей и фабрикантской, богатой, объевшейся и объедавшейся России. Так, именно так должна казаться революция представителям командующих классов. Огнем пышущая ненависть делает рассказы Аверченко иногда - и большей частью – яркими до поразительности. Есть прямо-таки превосходные вещички, например, “Трава, примятая сапогами”, о психологии детей, переживших и переживающих гражданскую войну”.

Отличительной чертой сатиры Русского Зарубежья стала ее политизация. Тот же А.Т.Аверченко рисует сатирические портреты В.И.Ленина, Л.Д.Троцкого, А.М.Горького, Н.К.Крупской, развенчивая политику Советского государства. К слову, они Ленину не понравились “Злобы много, но только непохоже, любезный гражданин Аверченко! Уверяю. вас, что недостатков у Ленина и Троцкого много во всякой, в том числе, значит, и в домашней жизни. Только, чтобы о них талантливо написать, надо их знать. А вы их не знаете.

Политические памфлеты А.Т.Аверченко печатались в Прибалтике, Константинополе, Софии, Харбине. Эмигранты смеялись над его “Приятельским письмом к Ленину”, где сатирик ведет издевательскую беседу с вождем революции, призывая его признаться в своих ошибках и отменить собственные декреты.

Но все чаще мысль о собственной ненужности, неизбежном забвении убивала веселый смех, превращая сатиру Русского Зарубежья в ностальгическую лирику, в лиро-сатиру, в сатиру на грани лирики. Наиболее ярко это отразилось в творчестве Н.А.Тэффи, Саши Черного, Дон-Аминадо. При этом старая Россия превращалась для них в предмет умиления. Беззлобный чистый юмор у них зачастую переходит в щемящую тоску по родине. Это синтез комического и трагического.

Говоря о русской эмигрантской литературе нельзя не сказать, что ее не миновал мутный поток пошлости и скверны эмигрантщины. Слова “Не могу из падали создавать поэмы” и “В этом мире надо растлевать невинных” стали девизом некоторых литераторов. Так, Е.В.Аничков написал в эмиграции роман “Язычница”. Его героиня, послушница монастыря, занимается одновременно молитвами и изощренными любовными забавами с лицами всякого возраста и положения. Сцены забав написаны автором “открытым текстом”. В конце героиня устает от всего и уходит в духовный мир. К подобного рода произведениям следует также отнести нашумевшие романы Е.В.Бакуниной “Тело” (1933), Любовь к шестерым” (1935) и А.А.Кашиной “Хочу зачать” (1930).

В данном разделе мы сознательно оставляем в стороне творчество в эмиграции таких видных представителей литературы как, А.М.Горький, Е.В.Замятин, А.Н.Толстой, поскольку оно не носит на себе характерных черт, присущих эмигрантской литературе. Анализ их творчества может быть темой отдельного разговора.

Русская Зарубежная литература явилась прямой продолжательницей литературы Серебряного века. Она заняла достойное место в сокровищнице мировой литературы. Однако, стоит отметить, что большая часть писателей и поэтов оказавшихся в эмиграции, утратив свои корни и потеряв широкого читателя, все же не смогли сполна реализовать свои возможности.

Вопросы для самоконтроля.

1. Чем объяснить издательский бум в Зарубежье в начале 1920-х годов?

2. Назовите известные газеты и журналы эмиграции.

3. Охарактеризуйте особенности русской эмигрантской литературы. Объясните их.